Память как метафора
Mar. 12th, 2013 01:32 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
cantadora_09Любопытно, как в современном мире звучат и играют старые дискуссии. К примеру, если говорить о связи между данными биологии и психоаналитической герменевтикой, особый интерес представляет память. Я уже писала раньше о том, что ученые-нейробиологи давно отказались от представления о памяти как о некоем «следе» в нейроструктурах мозга и предпочитают сегодня думать о ней как о распределенной реальности и постоянно новом и актуальном процессе. То есть, грубо говоря, память творится здесь и сейчас, по мере переживания текущего мгновения. Это само по себе открывает потрясающие перспективы для понимания того, кто мы такие и как осознаем себя в этом мире.
Но как психотерапевта меня интересует, что это значит для психоанализа?
Очень любопытные вещи. Во-первых, с этой точки зрения теория вытеснения неприятных воспоминаний, переживаний и конфликтов лишается всякого смысла, поскольку она предполагает наличие материального (биохимического, нейрологического) бокса, в котором «собрана» неприемлемая информация, а также другого бокса – в который эта информация «сгружается». Это не просто метафора, это механическая модель, на которой построена львиная доля психоаналитической теории. В этом месте я вспоминаю Джеймса Хиллмана и его замечание о том, что Фрейд был не психотерапевтом, а писателем – он создавал свои теории как литературные произведения – с вставными новеллами, поясняющими виньетками, универсальными сюжетами и драматургическими хитростями. Но даже больше: история с памятью показывает, что Фрейд, как любой ученый человек своего времени, строил свои идеи, исходя из непосредственного опыта – но не исследования психики, а исследования человеческих артефактов. Если ты всю жизнь имеешь дело с книгами – объектами, в которых информация линейно структурирована, последовательно изложена и может быть переформатирована также линейным образом (можно склеить страницы между собой, вырвать некоторые из них, сложить их особым образом и так далее) – ты будешь воспринимать собственную психику как аналог такого объекта.
Но штука в том, что все как раз наоборот: то, что в обобщенном виде можно назвать базами данных (книги, свитки папируса, глиняные дощечки, флоппи-диски) является не более чем способом конвертирования информации, которая в распределенной форме находится у нас в мозгу. И здесь самая важная эпистемологическая ошибка, потому что база данных (текст, надпись, рисунок, пиктограмма) – это еще не память. Это лишь код, который позволяет соотнести то, что есть в голове автора («материального носителя» памяти) и то, что вынесено на внешний, искусственный носитель. Но для того, чтобы сделать эту память явной и превратить ее из хаотического набора меток или фигур в осмысленную реальность, нам нужен ключ, который поможет правильно применить код. Причем правильно в данном случае не означает – «верно» или «объективно», – а просто адекватно тому процессу, к которому этот код ведет. Не будь Розеттского камня, мы никогда бы не узнали смысла египетских иероглифов, но сам по себе Розеттский камень ничего не значит – он только промежуточная среда между нашим мозгом и мозгом человека, который наносил на него значки. Таким образом, можно считать, что память – это не сама информация как таковая, а прописывание пути к ней через соединение, соотнесение разделяемых сигналов. Память – это метафора.
Именно поэтому бессмысленными оказываются попытки получить доступ к базе данных психики (так называемым вытесненным воспоминаниям и желаниям) – в том случае, если вы полагаете, что получаете доступ к объективной и постоянной информации. Все, с чем вы останетесь, – ключ, который может подойти к сотне дверей, и у вас уйдут годы, чтобы отыскать нужную – если она вообще существует. Мудрые психоаналитики, оказавшись в этом тупике, создали гипотезу аналитического третьего, вечно возникающего между двумя в кабинете, вечно меняющегося и посылающего сигналы в обе стороны. Это и есть память. Без каузально-механических натяжек с «вытеснениями» и «возвращением вытесненного», без приписывания многомерному коду коммуникации жестких значений типа «длинный предмет во сне – это фаллический символ», и так далее. Живая память как сотворение мира – здесь, в кабинете, и дальше, за его пределами.
Это широкий и глубокий мир, движущийся во всех направлениях. И это тайна, в которой нам предстоит просто быть.
Но как психотерапевта меня интересует, что это значит для психоанализа?
Очень любопытные вещи. Во-первых, с этой точки зрения теория вытеснения неприятных воспоминаний, переживаний и конфликтов лишается всякого смысла, поскольку она предполагает наличие материального (биохимического, нейрологического) бокса, в котором «собрана» неприемлемая информация, а также другого бокса – в который эта информация «сгружается». Это не просто метафора, это механическая модель, на которой построена львиная доля психоаналитической теории. В этом месте я вспоминаю Джеймса Хиллмана и его замечание о том, что Фрейд был не психотерапевтом, а писателем – он создавал свои теории как литературные произведения – с вставными новеллами, поясняющими виньетками, универсальными сюжетами и драматургическими хитростями. Но даже больше: история с памятью показывает, что Фрейд, как любой ученый человек своего времени, строил свои идеи, исходя из непосредственного опыта – но не исследования психики, а исследования человеческих артефактов. Если ты всю жизнь имеешь дело с книгами – объектами, в которых информация линейно структурирована, последовательно изложена и может быть переформатирована также линейным образом (можно склеить страницы между собой, вырвать некоторые из них, сложить их особым образом и так далее) – ты будешь воспринимать собственную психику как аналог такого объекта.
Но штука в том, что все как раз наоборот: то, что в обобщенном виде можно назвать базами данных (книги, свитки папируса, глиняные дощечки, флоппи-диски) является не более чем способом конвертирования информации, которая в распределенной форме находится у нас в мозгу. И здесь самая важная эпистемологическая ошибка, потому что база данных (текст, надпись, рисунок, пиктограмма) – это еще не память. Это лишь код, который позволяет соотнести то, что есть в голове автора («материального носителя» памяти) и то, что вынесено на внешний, искусственный носитель. Но для того, чтобы сделать эту память явной и превратить ее из хаотического набора меток или фигур в осмысленную реальность, нам нужен ключ, который поможет правильно применить код. Причем правильно в данном случае не означает – «верно» или «объективно», – а просто адекватно тому процессу, к которому этот код ведет. Не будь Розеттского камня, мы никогда бы не узнали смысла египетских иероглифов, но сам по себе Розеттский камень ничего не значит – он только промежуточная среда между нашим мозгом и мозгом человека, который наносил на него значки. Таким образом, можно считать, что память – это не сама информация как таковая, а прописывание пути к ней через соединение, соотнесение разделяемых сигналов. Память – это метафора.
Именно поэтому бессмысленными оказываются попытки получить доступ к базе данных психики (так называемым вытесненным воспоминаниям и желаниям) – в том случае, если вы полагаете, что получаете доступ к объективной и постоянной информации. Все, с чем вы останетесь, – ключ, который может подойти к сотне дверей, и у вас уйдут годы, чтобы отыскать нужную – если она вообще существует. Мудрые психоаналитики, оказавшись в этом тупике, создали гипотезу аналитического третьего, вечно возникающего между двумя в кабинете, вечно меняющегося и посылающего сигналы в обе стороны. Это и есть память. Без каузально-механических натяжек с «вытеснениями» и «возвращением вытесненного», без приписывания многомерному коду коммуникации жестких значений типа «длинный предмет во сне – это фаллический символ», и так далее. Живая память как сотворение мира – здесь, в кабинете, и дальше, за его пределами.
Это широкий и глубокий мир, движущийся во всех направлениях. И это тайна, в которой нам предстоит просто быть.
